Сны англичанина.
(написано 6.9.01-31.12.02, Таллинн – Пекин — Лондон)
Впервые издано: Durtro, 2003;
Русский перевод: Адам Т, 2009;
Автор посвящает книгу своей жене, Андрии Аннет Тибет
Знаете, как я смотрю на мир? Как человек, который умирает.
Это червь, который умирает, чтобы создать бабочку.
Мы не должны препятствовать умиранию червя, мы должны помочь червю умереть, чтобы родилась бабочка. Нам нужно танцевать со смертью.
Этот мир умирает, но так и быть. Мы создадим большую, большую, огромную бабочку.
Мы с вами будем первыми движениями в крыльях бабочки.
Просто потому что мы говорим так.

Алехандро Ходоровски

I

За моими стенами — Кошки мои, и за спинами их — беспокойный Петух, горланящий песню о смерти, моей и твоей. Я сказал ей «В тишине взора улыбнусь и восстану я, и узрю кого-то, кого знал только спящим; в ее комнате, в ее кровате, в ее теле — я был в Раю». В звоне роз пробудился я от звука голоса маленькой девочки. Мы тонем в приближающихся тенях. Я сплю и не могу удержать это. Я видел.
(Дорогой Христос: тишина и утрата; рождаемся, падаем мы. Дорогой Христос – и ты ведь был сломлен, подавлен, повешен – как Римский Закон над всеми нами)

II

За чертами, чертогами черепа моего, что скрывают прическа и кожа,
Я чувствую череп отца моего, и за ним — черты деда — за ним — скулы праотца (я не знал никогда его)
Это все — одна линия, АЛЬФАОМЕГА, точеная точка вечности — мой вращается глаз — о, огонь! насекомое!
Взгляд все видит, смеется, не делит одно от другого — и дохнет. Мой обзор — радиус, круг головы. Это все.
Я — свое есмь творение. Я изобрел себя. Я — сон англичанина; слова, маскирующие плоть и страх.
Из глазниц, из бойниц головы моей, прямо сейчас наблюдает Отец безмерный калейдоскоп сна.
Я иной по праву того, что родился. Ликуют москиты на коже моей, с потолка смотрит ящерка бегло.
Муравьиные тропки третированы водной чашей. Тиши в мире нет. Всеобъемлющий стрекот цикады.
Хутор темный застыл, я — не тот уж, что был. Я — не то, что я вижу — я не то, что я есть, это прежде всего.
Провода рвут раскаленные новости, счастливые в моднявой смерти, играются, клацают челюстями,
Подражают собакам в забаве их. Солнце падает, свет птиц восходит. В низкорослом затменьи увидев себя,
Я отметил, что тьма, наконец, подрассеялась, а любовь — это лучшее в мире. Эл Боулли, Джек Бьюханан
Снова поют и мечтают о свете софитов, о милых бабенках, искривленные губы в крови их, сценические
Поцелуи под мирными звездами декораций, сливки в кофе, лепешки ячменные в Венеции под луной,
В это время нас взвесили и осудили, мы заброшены в шторм, где и мечемся будто чайки над парусом судна.

III

Поймал мертвых снова: моргнул я.
А вот и они, ртутные призраки, очерченные
И приближающиеся; так мертвецы движутся и вопят,
Взывают, рыдают в страдании
Глаз открывается – и – схлопываясь, ловит мертвых. Тучи текут.
Бог топчется по нам и кричит
Мы не слышим мельчайших потрескиваний
Не зрим мимолетных улыбок
И так мы размазываемся в смерть и во вторую великую смерть
Пока мы ловим птах и мечтаем о Рае без крыльев свинцовых печали, плач Христа проливается на Иерусалим. Занавески дурны и влажны, и следы, гвозди, рельсы, летучие мыши черны в черноте, сухие пронзительные огни летят и смеются во дне, над рассветами и сорняками, и из глоток распахнутых вздох как во сне. Аз есмъ солнце и луна, закат и заря, первый и последний глоток воздуха, и дитя звезд. Я – нечто вроде бессмертной, бессмысленной пыли.
Два тела сплелись на постели, в краткий миг их единства в вечности; память пока еще держится; мы наблюдаем, как светляки целуются с ночью, и отворачиваются от Млечного Пути вовек, пока наши глаза исполнены нежностью к лежащему рядом.

IV

Мельком глянул в глаза твои я прошлой ночью бессонной
Очнувшись от зрелища синих морей звезд полей зеленеющих
Вдруг раскрылись они широко, словно духи цветочные
Да, я выключил свет, прикрыл дверь – стук – и книга упала
Столько мыслей и столько знамений, не знаю что думать
Нереальны зеленые грезы, сверчки все поют сквозь пустыни
Равнины потерянных праздников, мерцанье зубов их во мраке
Отмечает ход времени – пролилось облако, птичка дрожит, заливаясь
На клювике пятна крови ночной, чистое золото – ну а тьма голодна
Тьма все ждет, бездна зла, она ждет, в тишине зазвонит телефон вдруг
Затемнение, кинотеатр, немое ч/б – Бастер Китон упал и гниет
Биг Бен бьет в набат, поздновато – болото насколь хватит глаз
Тишина, будто жирная патока, шепчет мне в ухо «рисуй Бога кровью,
Лови женщин, наполни ножами их, змеями, датчиками, заставь их провыть
Гимн своей грубой призрачной смертности, и вот рыбка тонет
Запомни, запомни – как тлели те огни, что вшиты в груди твоей»
Душа смотрит ТВ, обжираясь попкорном и кровью
И вот это зову я упадком, и вот это зову временами последними
«Очень сложное время сейчас, мистер Линдси»
Очень сложное время, зима холоднюююющая!
Стопоришь ты часы мои с третьим ударом, звонишь полицейским
Что ж, есть время пить чай а, есть время последнего вздоха
Уведомление о выселении — в почте, и надо добавить последнее:
И корова твоя, и теленок – умрут.

V

Я проснулся средь грез
О дистопиях, их запустить – и сокрыться внутри, будто в келье
Обо всех новых лицах, что можно носить
О телах, что я мог бы влачить
О жажде пить новых лжей.
Ах, и как я любил Луну, листы и семена ее
Прилив Луны в теле твоем
Запах дышащей крови твоей
Ее вкус в южном море, сияющем вкруг моих ног
До поры очищения, как из росы были б вылиты
С жемчугом красоты неземной
Пока твое дыхание мыши было всего лишь
Рукой на запястье, закрывающей мои часы
И любые другие вздохи,
Когда я приблизился – вот он, мой глупый и яркий Конец.

VI

Все долгое, долгое, долгое лето
Где мухи танцуют, листая рассветы
Я о тебе думал, смеешься, играешь
С детьми — эти мысли корежат меня, обращают
В нечеткое, яркое привидение
Ведь есть же любовь, что бездонная
Что поверженная и восставшая
Гляди: черная аллея пыток
Притаилась меж наших губ
Хоть ложь мы бездумно плели
Я однажды познал в корне суть твою:
Были вместе, в изогнутой комнате
На югах позабытого прошлого
Я коснулся тебя, меж пупком и бедром
Мимолетный злокозненный рай
Мы создали и тут же утратили
Уничтожили в смаковании
Недостаточно крови сейчас
Я мечтал искусать твои губы
В экстатической арке вечерней
Ты – и ночь, ты – и пик
Ты – и завтра. И завтра.
Уйди прочь: уйди прочь: уйди прочь
Что хотим – не имеем того мы
А хотим мы все больше
Я словами спал, строчками, текстами
Бесполезных желаний, унылых секунд
И конец, когда я потерял тебя. Все.
Навсегда потерял тебя я.
Так Луна — утонула и плакала.

VII

Доброе утро — Ты как, нормально?
Я звоню сказать, что наблюдал твои сны
О войнах, захватах и стенах,
Все больше, кровавей и гуще.
— Но
– Я рад сказать, что твой дом уничтожен,
А дети охвачены пламенем
Мертвы лошади, мертвые бабочки падают
Бог – за границею в командировке,
Свистит ветер,
Указующий перст со дна бездны – он мой. На нас всех.
Доброе утро,
Клубы дыма вздымаются, они горят
Горят, горят, полны глаз, они зрят
Сыны твои душат дщерей твоих
Рисуют на стенах неусыпное око
Языки их кровавою пеной горят
Они зрят на всех нас! Полны глаз, полны глаз
Я взываю из бездны
Ко всем нам.
Утро доброе,
Я видел лица что лгут,
Губы, что улыбались при этом
С дурными улыбками зрят всегда зрят
Гляди, я читал книгу на дрему грядущую
Разъясняющую нам муку будущую.
И из бездны я видел Царя, о, Царя!
И на лбу его тысячи глаз – тьмою зря
И на лошади он, на коне, конь в огне
И на мили дым стелется от копыт, мне
Очень нужно поведать из бездны моей
Я видел, как пишут историю в розе ветров,
Разгорелась заря, оком зря, оком зря!
И число его – шшш6надцать, шшш6надцать, шшш6надцать!
Из глубин красоты,
И из бездны потерь,
Из глубины глубин
Я воззвал, и я видел вас всех
Ваши дети мертвы.
Они ждут вас.

VIII

— Солнце село почти,-
Ты сказала
За ним – диск луны
Синий, белый, жемчужно-опаловый рот
Пыльный куль снов и грез
Мотыльков ловит вечером
Оставляющих пыльный след
Так, что хочется выдохнуть всем нам «прощай»
В белой как белки глаз или череп гостиной
В постели, среди мертвецов:
Santa Rita, ora pro nobis
Я взглянул на тебя
И без слов прикоснулся к земле
Прячась под прагматичной жестокостью
Credo quia impossibile est
Восстают, восстают, восстают мертвецы
Во мгновении ока твоего, Санта Рита
Я увидел стремление, черное будто затмение
Когда сумрак оплел след твой радугой
Я узрил, и тогда был спасен.

IX

В моем сне ты там
Волнами разбит язык о брег зубов
Сна громады теснятся вокруг
Ты там: Да, ты там
Внезапно и тихо, ты – сила волны
А птицы, все птицы реют поодаль
Взирая зачем-то, как солнце восходит
И плещутся страшные, дикие орды
И рушит один за другим города ужас ложных пророков
По дефолту мертвые великомученики
За Кровь и за Знак и за Рану
Уже сортированы звери и рыбы
Я съеден – пусть судят меня
По правую руку от Трона Господня
Вот коты восстают из грязи и дерьма
Голодные и шелудивые
Их пытали пытали пытали
Перед дрейфом моим я все видел
Как играли они, пока спал я
Как гонялись за Мячиком, Детьми, Гигантами
Как моргали, сдавая картишки
Как смеялись и пили чай в шесть
Как смеялись, случайно споткнувшись
И огромными ливнями ЗУБЫ
И сгребли нас и в Бездну швырнули
Мы вдохнем, потом выдохнем,
Потом
Сссссссссссссссссссссссссссссссссссмотриииии
Тишшшшшшшшшшшшшинааааааааа
улыбаааааааетссссссссссссссссссссся
Я не могу больше так. Тишины недостаточно. Но в пустыне я иногда вижу, как белеют паруса, а до слуха доносится гудок экспресса «блэк даймонд», прибывающего к станции, которая вдруг вырастает рядом со мной. Цезарь спрашивает: и куда ты теперь? Оскалившись, он говорит мне:
Ты войдешь в Царствие
С метелкой и луком
Войдешь ты в Царствие
Я поймал и пытал Время
И я ВОССТАНУ
Две тысячи лет окружала нас, топила в себе БЕЗБРЕЖНАЯ ИМПЕРИЯ СМЕРТИ, ИМПЕРИЯ КРОВИ: сразу после Распятия: йа пошледуйу за табой: кК муожн скарииеиеи.
Так попробуй же выгнать все, что может просыпаться, замечтаться, посеять ненужные споры в дыханьи твоем.
Или – твоя тишина просочится во что-то кромешное, чего ты всегда избегал.
В один прекрасный день сам все увидишь – о да, о да, точно:
«Ты будешь всецело моим существом», слова, только ты и я, как наши вздохи мешаются, проходя между лиц, по спирали уносятся вдаль, к мавзолеям надежд и желаний.
Когда мои друзья сходят во тьму, на борт великого «до свидания»,
Я знаю, что скоро последую им, говорю, но нет звуков
Пусть текут буквы сквозь уши, улочки:
И сквозь души людей, что стояли со мной:
Я был ими, они были я
Пинта пива в руке, вспышка солнца в зрачке
Карнавальный марш бьют тамбурины, кричат
«Ты их видел и трогал – теперь же их нет».
Не хочу, чтобы мир останавливался
Пусть проносится все так же мимо
Словно лютая ярость, которой искрятся лишь ангелы
И я измерял t° ума в тысячах вариаций его
Я измерил твою бы сейчас
Но нет, подождем почтальона, заглянет он к завтраку
И тогда, с похоронкой в руке на 12 часов
Со стиснутыми зубами иди на слабый шум
Это лебеди атакуют деревья, что ты посадил
Под которыми грезил, потом убивал
Со своею возлюбленной, в то первое и последнее Лето девственное
Когда, взявшись за руки, ступили вы в залитый кровью мир Веры
И совокуплялись под солнцем тропическим
И в муках рождали детей ваших
Я – рожден умереть.
Я – рожден умереть.
Я – рожден умереть.
«Иисус фыркнул; а тот очутился в нутре своем» и покрыла пыль все до горизонта, и Понтий Пилат восстал с трона в ярости. Тебя ожидает шлюпка, дружок, и уже пора отплывать; все на борт, все на борт! «Не спасутся живущие здесь». (Нота цикламена отворяет сад вечера; весь мир нежен был вечером тем, летний зной, шипы розы и марево в небе на севере, точно над остекленной теплицей). Пилат восстал.
И умыл руки.
И я умываю руки. Очищаю от пыли их. На моих пальцах хохочут кровавые пятна. Пилат умыл руки. Он восстал и умыл руки свои.
И меч – пал.
Меж тем, в доме, где нет совсем мебели: в кафе, где подают на подносе и печень и почки и потроха; в зловещей мясницкой у двора школьного; в разрушенных классах и в падших сводах бриллиантовой тишины, зарею раскрашенной, подзвученной щебетом птиц; в сиянии лунном на шкуре промчавшейся землеройки; в запахе скошенной на рассвете травы; в колокольном звоне, приготовлении завтрака и дружеской болтовне, прерываемой взрывами хохота
«То я тут, то я там, хошь поймай, коль не баран».
Во все эти минуты, во все эти грезы, во все эти вздохи, мечтательно праздно скатывающиеся в смерти, в смерти; во всех смертях я помню тебя, прекраснейшую в любви и страхе твоих, как развевающиеся на ветру волосы ястребом хватали, бросали на ветер слова, вручая их мне, ненавидящему ‘проводить время’
Оно ведь и так проносится мимо со странной гордостью призрака
Пока мы подбрасываем монетки в ожидании,
Кто первым закончит игру.