Магия 101 уровня
Я встретил на вечеринке известного ученого. Выдающееся, так сказать, светило. Назовем его “Доктор X”. Он очень хотел меня жестоко унизить. Он сказал “Я прочел вашу первую книгу, от остальных клонит в сон. Слушайте, я не интересуюсь байками. Меня интересуют доказательства”. Доктор X прямо-таки насел на меня. Он, наверное, думал, что я ощущаю себя таким же важным, как он себя. Я ответил “Если бы мне нужно было доказать закон гравитации, вам ведь нужно бы было соответствующее образование, чтобы понять мои выводы?
Вам была бы нужна “членская карточка” и, может быть, даже приборы. Вам бы нужно было сдать экзамен по Физике 1 уровня, 2-го, 16-го, может быть, даже 23-го. Для того, чтобы выучиться, нужно приносить жертвы, тратить время на изучение, ходить в учебное заведение.
Может быть даже забросить личную жизнь”. Я сказал ему, что, если ему нужны доказательства, ему сначала нужно сдать Магию 101 уровня. Но он этого не сделает, для этого ведь нужна подготовка. Он разозлился и вышел из комнаты.
Магия — это поток, это процесс. Как и в случае с физикой, нужно определенное знание, чтобы следовать за потоком уравнений. Доктору Х нужно было бы сперва совершить некоторые абсолютно базовые действия, чтобы набрать достаточно энергии и понять поток магии. Ему бы нужно было совершить “перепросмотр” своей жизни.
Итак: ученый жаждет доказательств, но не желает подготовиться. Вот такие вот мы. Мы не хотим работать — мы хотим, чтобы нас на вертолете транспортировали к вершине осознания, чтобы не запачкать туфельки грязью. А если нам там не понравится, мы хотим гарантий, что вертолет отвезет нас назад.
Следы времени
Находиться в его обществе тяжело. Он сверх всякой меры, безжалостно присутствует — полнота его внимания утомляет. Кастанеда отвечает на любой мой вопрос, вкладывая в ответ всего себя, его речь струится быстро и напористо, элегантно и уверенно. Кастанеда говорит, что чувствует, как время “наступает” на него.
Ты прямо ощущаешь его весомость, нечто чуждое, не поддающееся идентификации, эфемерное, но плотно лежащее, будто пробка или буй, покачивающийся на волнах.
Мы шагаем по Бойл-Хейтс. Кастанеда останавливается, чтобы продемонстрировать боевую стойку под названием “лошадь” — ноги слегка согнуты, будто в седле. “Вот так люди становились в Буэнос-Айресе, в мое время. Все было очень традиционно. Они принимали позы людей, которые уже давно были в могиле. Мой дедушка становился в такую стойку. Мышцы здесь — он показывает на обратную сторону бедра — место, где мы складируем ностальгию. Жалость к себе — самая ужасная вещь на свете ”.
-Что ты имеешь в виду, говоря, что “время на тебя наступает”?
-У дона Хуана была метафора. Мы стоим в прицепном вагоне, наблюдаем за пятящимися следами времени. “Вот я в пятилетнем возрасте! А вот я…”. Нужно просто развернуться и позволить времени наступать на нас. В таком случае не будет никакой предопределенности. Ничего не полагаем, ничего не предполагаем, багаж с собой не берем.
Мы сидим на автобусной остановке. На другой стороне улицы бомж держит табличку, привлекая внимание автомобилистов. Кастанеда глядит мимо него в сторону горизонта. “У меня нет оттенка для завтрашнего дня, и нет ничего из прошлого. Кафедры антропологии для меня больше не существует. Дон Хуан говорил, что первая часть его жизни была бесполезной — он пребывал в неопределенности. Вторая часть его жизни была поглощена ожиданием будущего, третья — ностальгией по прошлому. Только последняя часть его жизни была сейчас. Вот в этом “сейчас” я и есть”.
Я решил спросить нечто лишнее и приготовился к тому, что меня отошьют. Для них, биографические детали это такой же гипноз, как та трещина на стене [для аутистов] — в итоге остаешься с кровоточащими пальцами.
“Когда ты был мальчиком, кто был самым важным человеком в твоей жизни?”
“Мой дедушка — он меня вырастил”. Жесткие глаза Кастанеды поблескивали. “У него был племенной хряк по кличке Руди. Золотая жила. У Руди было маленькое светлое рыльце — очаровашка. На него надевали шляпу с галстуком, и мой дедушка сделал туннель из свинарника в зрительный зал. И приходит Руди со своим карликовым рылом, волоча за собой огромные телеса и закрученный хвостик; и дедушка наблюдал, как эта свинья чинит непотребства”.
“Каким он был, твой дедушка?”
“Я обожал его. Он был тот, кто создавал повестку дня, а я должен был просто нести его знамя. Это была моя судьба, но не мой выбор. Мой дедушка был развратником и научил меня соблазнению в очень раннем возрасте. Когда мне было двенадцать, я ходил как он, говорил как он, специально посипывая. Он был тем, кто научил меня “влезать через окно”. Он говорил, Карлос, женщины будут убегать, если ты попытаешься подкатить в лоб — а я был туповат. И он проинструктировал меня подходить к девочкам и говорить “Ты такая красивая!”. Затем разворачиваться и удаляться. “Ты самая красивая девочка, что я когда-либо видел!” — и быстро смотался. На третий или четвертый раз они сами окликнут “Эй, как тебя зовут?”. Вот как я залезал через окно”.
Кастанеда встал и направился прочь. Бомж напротив тоже двинулся, направляясь в сторону чащи, окружавшей шоссе. Когда мы подошли к машине, Кастанеда открыл дверцу и застыл на мгновение.
“Маг задал мне вопрос, очень давно: какое лицо будет у бугимена, которого лично ты встретишь? Я был заинтригован. Я подумал, что у такого существа будет призрачное, мутное лицо, — у бугимена часто лицо кого-то, кого ты думаешь, что любишь. Для меня это был мой дедушка. Мой дедушка, которого я обожал”.
Я сел в машину, и Кастанеда повернул ключ. Последний фрагмент бомжа скрылся в кустах и исчез.
“Я был моим дедом. Агрессивным, корыстным, самопотакающим, мелочным, злопамятным, полным сомнений — и абсолютно неподвижным. Дон Хуан знал это”.