Роберт Ирвин (р. 23.08.1946) известен прежде всего как автор культового романа-лабиринта «Арабский Кошмар» (1983), а в научном мире — как ведущий эксперт по «Тысяче и одной ночи» и арабскому миру в целом (у Ирвина, например, есть отдельные книги про Альгамбру, иллюстрации с джиннами, исламские орнаменты и верблюдов).

До публикации его автобиографии «Memoirs of a Dervish: Sufis, Mystics and the Sixties» (2011) немногие знали о том, что арабский мир молодой Ирвин прочувствовал и пропустил через свой опыт — заскучав в Оксфорде, в 20 лет он отправился автостопом в Алжир, где как раз кончилась война и происходили чистки врагов народа, и поселился в суфийском монастыре Мостаганема, в котором люди проходили сквозь стены, сидели, воспламеняясь, по 40 дней в пещере, и спали на крышах. В итоге Ирвин, приняв ислам, ушел из монастыря и вернулся в свингующий Лондон, чтобы пережить на себе психоделическую революцию и войти в круги кроулианцев (о чем в 1999 году он написал очень смешную и горькую книгу «Satan Wants Me»).

Тем не менее, жизнь в суфийском монастыре определила творческий путь и интересы молодого таланта, а также неповторимое комплексное восприятие мира как узора, характерное для всех произведений Ирвина. К 70-летию писателя, ознаменованному выходом его первого за 17 лет нового романа, MAGREB побеседовал с Робертом Ирвином о самых разных вещах.

В чем, по сути, разница между дервишами и суфиями? Можно ли сказать, что это разные стадии одного и того же пути?

Разницы нет. «Суфий» — это арабское слово, а «дервиш» — персидское.

 

«Арабский Кошмар» развертывает перед нами панораму жизни средневекового Каира. Любопытно, насколько этот Каир отличается от города из «Вечеров в древности» Нормана Мейлера. При этом, оба этих литературных Каира, будучи абсолютно разными,  рассказывают об одном и том же, о том, что индусы бы назвали «сансарой».

Безумие, лабиринт, болото, тенета плоти, инстинктов и власти (как в вашем романе 1997 года «Плоть молитвенных подушек»), тюрьма орнамента, городских стен, культуры…сон внутри сна, повторяющиеся структуры, сны о пробуждении, снова и снова (об этом же, собственно, и вдохновившая вас на дебют «Рукопись, найденная в Сарагосе» (1800). Насколько мы можем предположить, попытки создания Единой Истинной Религии, некоего универсального луча света, огня, знания, были как раз вариантом решения этой фундаментальной проблемы сансары. Как не сгинуть в ней, но прорваться в истинную реальность (к Богу, к Аллаху, в нирвану). При всей полноте и глубине описания проблемы в ваших книгах, вы, однако, не даете никаких ключей к ее решению. Почему?

Если мне не изменяет память, действие «Вечеров в древности» Мейлера происходит в Египте времен фараонов, Каир как таковой был основан только тысячи лет спустя. Очевидным ответом на вопрос, почему я не даю никаких ключей к выходу из лабиринта, будет следующее: я не знаю пути наружу. Я не гуру, и никогда им не буду.

А если бы я вдруг и знал этот путь, то никогда бы не написал об этом в романе. Я считаю подлинные мистические переживания слишком серьезным опытом, чтобы описывать их в художественной литературе. Все мистические мотивы в моих романах — это только фантазии.

Я разочаровался со временем в сновидениях. Для меня сны оказались слишком бедным источником литературного вдохновения. Сон — очень плохой рассказчик. Моему неприятию снов посвящен отдельный монолог в новом, готовящемся к выходу романе (о котором подробней дальше).

Какова ситуация с суфийской культурой в современном мире, на Востоке и Западе? Существует ли реальный интерес со стороны людей к этой традиции?

Суфизм жив и чувствует себя хорошо. Думаю, что не ошибусь, говоря, что по общей численности суфии превышают и ваххабитов и салафитов. Орден Алавитов (к которому я принадлежал) процветает сейчас в Алжире и во Франции под руководством шейха Халеда Бен Тунеса (сын шейха Мостаганема в 60-х, который, во время пребывания там Ирвина, был еще подростком — ред).

На Западе есть довольно много нью-эйджевских суфийских орденов, «ни рыба, ни мясо», безвредные и по-своему доброкачественные, но абсолютно бесполезные образования.

 

Почему вы перестали писать романы в 1999-м? Несколько лет назад вы говорили о том, что работаете над новыми художественными книгами, когда же они увидят свет?

Я много занимался «Тысяча и одной ночью» и сопутствующим корпусом текстов в последние годы, равно как мемуарами, верблюдами и научной работой (см. публикации «Night and Horses and the Desert: the Penguin Anthology of Classical Arabic Literature» (Allen Lane 1999), «The Alhambra» (Harvard University Press, 2005), «For Lust of Knowing: the Orientalists and their Enemies» (Allen Lane, 2006), «Camel» (Reaktion Books 2010), «Mamluks and Crusaders» (Ashgate Variorum 2010), «Visions of the Jinn; Illustrators of the Arabian Nights» (The Arcadian Library 2010) — ред.).

Однако у меня в столе лежат два незаконченных новых романа, а третий, «Wonders Will Never Cease», выходит уже 4 ноября, подробности о нем читайте на Амазоне или сайте моего издательства Dedalus.

Также я планирую закончить и опубликовать в 2017-м или 2018-м году роман, посвященный истории кинематографа.

 

«Wonders», наверное, можно назвать «Арабским Кошмаром», переосмысленным с точки зрения старика:

На дворе Вербное воскресенье 1461 года, и близ деревни Таутон вот-вот разразится самая кровопролитная битва, когда-либо виденная на английской земле. И это лишь одна из стычек между домами Йорк и Ланкастер. Мир в то время был молод, цвета были ярче, а ужасы и восторги — пронзительней. Но даже со времен Плачевного Удара и Явления Грааля в дни Короля Артура, на Англии лежала печать проклятия. Столь многие пали, что ад переполнился, и мертвые шествуют по земле.

 

Энтони Вудвилл, Лорд Скейлс, был убит под Таутоном, и сподобился лицезреть множество странных видений перед тем, как вернуться к жизни. Отныне приключения осаждают его будто стая голодных бродячих псов, и он встретит на своем пути Пентакль Мечника, Драугра, Чудотворный Котел, Проклятие Жареного Гуся, Говорящую Голову и Музей Черепов.

Реальный мир — бедный родственник по сравнению с теми историями, что о нем слагают. Энтони слышит эти истории, и становится их частью. Истории эти пористы. Люди и чудовища легко проходят из них наружу, и наоборот. Все истории, с которыми сталкивается Энтони, оказываются служащими одной цели, и ничего хорошего в этой цели нет.

Вы были очень молоды и бесстрашны, когда отправились в Алжир в 60-х, и были вознаграждены абсолютно иной перспективой восприятия вселенной. Арабский мир с тех пор изменился. Мир в целом с тех пор изменился. Изменились люди. Что молодой ищущий человек, похожий на вас тогда, может совершить сегодня, в каком направлении отправиться, чтобы открыть для себя нечто по-настоящему иное?

Я был молодым и бесстрашным, а теперь я стар и труслив. Думаю, молодой Роберт Ирвин был немного безумен. Суфизм для меня — все еще единственный путь. Исходя из того, что я читал, много хорошего можно также сказать о выжившей традиции русского христианского мистицизма.

Новый путь едва ли может быть путем правильным. Однако, повторюсь, я не считаю себя здесь надежным проводником.

 

В романе «Ложа чернокнижников» («Satan Wants Me», 1999) о парне из 60-х, который оказывается втянут в оккультные круги, вы цитируете Алистера Кроули, «магия есть болезнь языка». Вы потом комментировали, что магия и язык тесно переплетены друг с другом, и это является важной темой в ваших романах. Язык, похоже, действительно является стройматериалом для стен тюрьмы разума. Например, римское слово «нотариус» — Империя никогда не кончалась, как бы сказал Филип Дик. Какие наиболее примечательные примеры использования языка как оружия вы встречали за последние годы?

В последние десятилетия, просто удивительно, как политики и рекламщики используют слова и фразы, которые практически бессмысленны: «прозрачно», «ярко», «заинтересованная сторона», «посылает четкий сигнал», «мы начинаем вместе с вами», «верьте в лучшее» и т.д. Люди, которые профессионально занимаются этой областью языка хотят, чтобы мы оставили любые попытки воспринимать их слова критически.

 

Что вы можете сказать о суфизме Идриса Шаха? Если это не «аутентичный суфизм», то что же это? Его понимание поистине глубоко, а методы — работают.

Я не могу давать комментарии по поводу суфизма Идриса Шаха.

Зеленый Человек, Хидр, что это такое на самом деле? Какая-то стадия понимания, сущность (уровень постижения Универсального Духа?). Он зеленый, и цвет ислама — зеленый, почему? Это цвет бесконечной энергии роста? [духа к Источнику?]. Связан ли как-то Хидр с Зеленым Человеком Европы, Зеленым Рыцарем артурианских легенд…может быть, даже с «зелеными человечками» из НЛО?

В моей автобиографии я вспоминаю, как в суфийском монастыре мне однажды снился Зеленый Человек. Хидр, Зеленый Человек, это страж, обещающий вечную жизнь. Он принадлежит легендам, в особенности, связанным с Александром [Македонским]. С зелеными людьми Запада Хидр никак не связан. Важно не позволять синкретизму проказничать, и не усматривать связи там, где их нет.

Есть теория, что алхимия как Искусство, пришла из стран Магриба или другой области арабского Востока, и распространилась в Европе посредством католических монахов в Испании. И дело не только в арабском происхождении самого слова, старейшее задокументированное появление текста «Изумрудной Скрижали», главного герметического текста — в сборнике «Kitab sirr al-haliqi» («Книга Секрета Творения и Искусства Природы»), компиляции VI-VIII вв, состоящей из предположительно более ранних текстов. Могла ли «Скрижаль» быть не переводом Аполлония Тианского, а работой самих арабских мастеров?

Я не эксперт по «Изумрудной Скрижали», хотя могу сказать, что сомневаюсь в ее арабском авторстве. Насколько я помню, по структуре это эллинистический текст.

Вы — эксперт по «Тысяче и одной ночи», которую называют «самой влиятельной книгой западного канона, которая ему не принадлежит». Любопытно сравнить это определение с рецензией на вашу книгу об Альгамбре: «легенды, ложь и добросовестные заблуждения ровно настолько же составляют историю Альгамбры, как и проверенные факты».

Я думаю, что «самая влиятельная книга западного канона, которая ему не принадлежит» — это Библия. Но «Тысяче и одной ночи» можно отдать честное второе место. В последние годы меня сильно впечатлило, как много литературных мистификаций оказало фундаментальное (и притом положительное) влияние на литературный процесс, например,  «Поэмы Оссиана» Макферсона или жульнический, по существу, перевод «Тысяча и одной ночи» Мордруса. Множество историков, в том числе и историков ислама, все больше интересуются «выдуманными традициями», поскольку в них часто лежит куда больший потенциал, чем в реально существовавших.

 

Какой самый интересный арабский алхимический манускрипт вам встречался? Какое самое прекрасное стихотворение?

Алхимические трактаты Abu’l-Qasim al-Iraqi прекрасно проиллюстрированы египетскими иероглифами (хоть, вероятно, и ненастоящими).

Моя любимая арабская поэма — «Mu‘allaqa» авторства Imru’l-Qais. Моя любимая поэма вообще — «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» неизвестного автора. И еще много Йейтса.

Каковы уровни градации в суфийской инициации, какие «сиддхи» приобретаются на каждом из них? Какими качествами должен обладать человек, чтобы встать на путь, и что в итоге происходит с его сознанием на каждом из уровней посвящения?

Не думаю, что могу ответить на эти вопросы. Уровни инициации различаются от ордена к ордену. Суфизм всегда обязательно связан с исламом. Этот факт не зависит от поветрий моды в психологии, социологии и политике.

 

 

Между началом и окончанием вашей автобиографии лежит целая пропасть. «Я упал на землю» — потрясающая финальная фраза. Однако вы сами недавно сказали, что, возможно, ваш случай подобен тому, что случилось с Сиддхартхой у Гессе, который должен был полностью окунуться в сансару, чтобы найти выход наружу…что вы думаете сегодня о своем опыте в Мостаганеме? Настанет ли день, когда вы снова войдете под своды этого монастыря?

Когда я был молод, отвергать земное было очень легко. В конце концов, что у меня было? Ни дома, ни жены, ни детей, и пара грошей в кармане. Отречение от мира в то время было довольно-таки фальшивым. Я думаю, что однажды я вернусь в Мостаганем. Но как бы это не стало проходом через зеленую дверь в рассказе Герберта Уэллса. Возвращение в рай светлой юности может быть смертью.

Что вы думаете о проекте Илона Маска по колонизации Марса? Что будут переживать человеческие существа, оторванные от Земли полностью, впервые в жизни, пытаясь соорудить жилище в абсолютно ином, не предназначенном для человека мире?

Я ничего не знаю о проекте Илона Маска. Если вы читали Рэя Брэдбери, то прекрасно знаете — Марс населен призраками.

 

Когда мир станет лучшим местом, полным доброты и понимания?

Он уже гораздо лучшее место, чем был в последние столетия. Я считаю благословением родиться здесь и сейчас.

Какие интересные книги, фильмы и музыку вы для себя недавно открыли?

«May Week Was in June» Клайва Джеймса оказалась для меня волнующим чтением, я вновь перенесся в Оксбридж 60-х. «Habanera», немецкий фильм из нацистского периода — прекрасно снятая, глубокофокусная визуальная симфония в черно-белом. С отличными песнями к тому же.

Открытые мной перепевки русских и британских хоралов от Ансамбля Песни и Пляски Российской Армии Александрова — истинное наслаждение.

 

 

Вы все еще катаетесь на роликах?

Артрит вынудил меня перестать это делать три или четыре года назад. Но мне, минимум, раз в неделю снится о том, как я катаюсь — скольжу, закручиваюсь, парю и рассекаю. Я просыпаюсь от таких снов очень радостным, но затем «и плачу я о том, что я проснулся» (Калибан).