Пояснять, кто такой Алексей Тегин (Phurpa, CORPS), посетителям нашего портала, вероятно, нет необходимости. К тому же вряд ли мы смогли бы рассказать о Тегине больше и глубже, чем он сам манифестирует в нашей беседе.

Вам вообще хоть что-нибудь нравится из того, что сейчас в современном мире, в творческой области происходит?

Я скажу так, по факту существования самого произведения искусства — нет, мне не нравится. Но намерение — я очень ценю иногда. Понимаешь, в чем дело, человек имеет намерение. Намерение — это некая внутренняя вселенная сформулированная, сконструированная, которая воплощается в произведение искусства. Вот само воплощение — оно претерпевает коррекцию социума, хочешь ты или не хочешь. Тут тоже многие составляющие, как-то — место, зрители…чтобы оно проявилось в этом мире, оно должно соблюдать некие параметры. Вот это мне не нравится. Но если ты от этих параметров отказываешься и смотришь на это произведение, сквозь него, на замысел автора — то очень достойные есть люди. Вот, например, Леонардо да Винчи, да, “Джоконда” — какое произведение! Дело не в Джоконде. Дело в том, что сквозь Джоконду ты можешь увидеть намерение Леонардо. Вот оно восхищает.

И что там?

Там намерение Леонардо. Ну не на всё же есть слова.

Чистое?

Да. Прежде чем нечто создать на каком-то интуитивно-волевом уровне, криэйтор формулирует себе будущее. Но в процессе создания идут всякие вот издержки. Иногда они в плюс, иногда они в минус. Бог с ним. То, что получилось, автора уже не интересует. Абсолютно. То есть, он не может наслаждаться, потому что сам акт творения НЕ подразумевает потом его использование творцом. Акт творения — это восклицание, как дар, ты его оставляешь в реальности. Что касается самого объекта, который представляет из себя музыку, живопись, архитектуру — они уже существуют помимо автора, согласно вниманию зрителей. И внимание этих зрителей должно быть синхронизировано с самим объектом. То есть, он должен быть понятным, они его делают понятным, он понятен. Джоконда понятна. Это таинственная женщина, которая… вот эта вся лабуда, которая прописана, и которую человек, который на Джоконду смотрит, уже читает. И ему нравится, что вот это было написано столько лет назад, что это дофига денег стоит, что это великий Леонардо, то есть, у него есть некий рейтинг внутри. И он вот так это воспринимает.  

Но есть же шутки, например: я тебе сейчас найду на помойке и дам волшебный камень исполнения желаний, но это как плацебо, да, что он что-то сделает за тебя. Но в принципе, все в мире — не более, чем…И произведение искусства служит обменом между избранными, будем так говорить, через посредника, через произведение искусства, считывание намерения. Ну, как отряд существует. Вот и всё. Само произведение не играет никакой роли. Ну вот я стою перед Леонардо и думаю — 500 лет назад! — а я прямо аж дрожу от Джоконды, от его намерения. Думаю, как интересно. Сквозь века — щщщух! И очень важно — синхронизироваться с намерением автора. Но для этого надо потратить большое количество сил. Айвазовский, “Девятый вал” — вау! Шишкин, мишки в лесу. Серов, “Девочка с персиками”. Это такие банальности, но утрудить себя пройти сквозь произведение и достичь автора — вот это диалог. Если ты пытаешься. Мы же тоже вот мантры поем, это только считывание намерения.

Для чего вообще манифестировать намерение?

Ни для чего. Это, знаешь, человеческие вопросы, они страдают тотальным идиотизмом. Потому что в них сформулировано то, что не является вопросом. Особенно “для”. “Для…чего?”. Как дети, бесконечно “А почему? А почему? А почему? Для чего?”. “Для…” То есть должен получиться некий плод, которым можно пользоваться, и тогда тоже вопрос, для чего пользоваться? Хорошо — для вот этого. А это для чего? Ну и начинается Вовочка…это вопросы, которые заранее не являются вопросами, потому что они абсурдны по сути своей. Потому что ты хочешь сказать “как это можно с успехом применить”? Что значит с успехом применить? Я вот сейчас спою…могу цинично говорить — для бабок! Самое интересное, что если читаешь дневники каких-то гениев — для денег. Да, Микеланджело надо платить, чтобы он туда [под потолок Сикстинской капеллы] залез. Но это первичная стимуляция, дальше ему насрать на деньги, будут они или не будут. Потом, когда он трезвеет после этого творческого обморока, он опять орет, дайте мне денег. То есть, это вот такая вот двойственность художника. Но вообще в чистом виде акт искусства не подразумевает “для”. Вообще не подразумевает.

Я не про акт искусства. Вот он совершил манифестацию, наблюдатель пошел туда, посмотрел, влез внутрь, пообщался с создателем. И что он от этого может взять? Подтверждение тому, что да, это существует? Зачем оно нужно, это подтверждение?

Что он может взять…У каждого — свои хотения.

А если избавиться от этих хотений?

Тогда и без него обойдется. Поэтому писатель и пишет, не для читателя, это спонтанная вещь, неконтролируемая. Будут это читать или не будут, ему насрать абсолютно. Это вообще другая проблема, мы сейчас будем говорить про проблему восприятия. А что этот воспринимающий человек будет ковырять себе в этом произведении, нужно это ему или не нужно…Я подозреваю следующую вещь, что, конечно, он знает, чего он хочет. Но в момент, когда он знает, чего хочет и подозревает, что в этом произведении он это найдет — он находит то, о чем и не ведает. За счет чего он трансформируется.

Если изнутри произведения заложена реальная манифестация.

Если внутри заложена бесконечность, если Дух это проделал, то оно бесконечно.

То есть это как инициатический цикл, как инициация сама по себе?

В принципе да. Конечно. Но это мы говорим про разных потребителей, кто-то пойдет вечерком, хочу меланхолию, хочу посмеяться, хочу погрезить. Пожалуйста, культура — исполняет все заказы. Но не искусство — искусство заказы не исполняет. Хочу красивенького! Вот у нас в интернете красивенькие фотографии красивеньких девочек из “Вога”, вот такие красивенькие вещи. Цветочки так же красивенько выглядят.

Котятки!

Котятки! Котятки, мой завтрак, “я на пляже”.

Что вы думаете о таких оформляющих личность в современном мире вещах, как приверженность какой-либо политической партии, философской школе, направлению изобразительного искусства и.т.д. То есть, выбору одного из тысяч наносных шаблонов, принятию его на себя и неколебимой уверенности в том, что вот этот шаблон — уж точно самый лучший?

Я тебе могу сказать, что я вообще не думаю. Не надо подозревать меня в том, что я думаю. Еще и на подобные темы. Но раз я сейчас услышал, могу ответить. Сиротство, обыкновенное сиротство заставляет человека совершать подобные “подвиги”, возглавлять какие-то социальные блоки, дабы свое самомнение подкрепить массовыми аплодисментами или массовым вниманием. Ну, это к психиатру. В основном. И так все понятно. Хочу быть победителем Евро…как это называется, музыкальное?…победителем Евровидения. Мы, Phurpa, вот, поем, мы хотим быть победителями Евровидения. Офигительно, да? А почему? Да потому что тысячи людей будут такие…а я вообще буду как король — “лижите меня”!

Когда ты в диалоге с Духом, ты больше ничего не хочешь, потому что то, что называется счастьем, или восторг от…таких слов вообще не подберешь, этого достаточно выше крыши вообще. Какие там еще…А эти герои социальные —  да. Хотя, опять же, человек — парадоксальное существо, иногда левая рука не знает, что делает правая, и многие гении, они как раз хотели вот этого. Это их человеческий фактор. Но, еще раз говорю, в процессе делания…вот странно, например, но Дали хотел заработать денег. Он любит деньги. Вася Пряников тоже любит деньги, но вот у него не получается, как Дали, нарисовать. Тут одно другое не исключает, они совершенно разного свойства. С точки зрения социальной многих гениев можно назвать дикими подонками. Это все человеческая форма, мы про нее говорим. Ну сиротство обыкновенное.

Что вы думаете об одиночестве? Испытываете ли вы его хотя бы на уровне отсутствия собеседников самого высокого уровня?

Отвечаю. Кроме одиночества…не надо галлюцинировать о том, что мы живем в коллективе, вокруг нас люди, и прочее — ты один абсолютно! Просто ты об этом не знаешь. Более того, я тебе сейчас скажу, что мои последние опыты показывают, что то, что мы называем сном — является реальностью, а то, что мы называем реальностью — является сном. О таких людях и говорю, что это чистая галлюцинация. Ты все время один. Да. Даже и тебя нет, потому что ты есть представление о самом себе. Как бы формально материальное одиночество — оно как данность. Что касается основы твоей, кунджи, там это неведомо. Личность — одинока. Он один, вообще. А личность — это три вида — я, я-Я (как у Юнга)…но внутри тебя нет личности, внутри тебя есть кунджи, вот эта субстанция, основа, там нет понятия одиночества и не-одиночества, там ты есть всё и ты есть не всё. Все это одновременно, нет пространства и времени, вот такая вот вещь. А совсем если спуститься вот сюда, в майю, принять решение такое, что все правы, что вот это — реальный мир, что кругом люди…

Конечно, одиночество для личности это благодатное времяпровождение. Вот когда мы находимся в диалоге с кем-то. В лучшем случае, выговаривается каждый. В следующем случае, возможен консенсус, то есть, я знаю то, что ты знаешь, а ты знаешь то, что я знаю. Бессмысленная трата времени. И последний вариант — тебе сообщают то, о чем ты не ведаешь. Но и, так как ты не имеешь личного опыта, это для тебя никак не звучит. Смысл. Смысл, опять же, что “я здесь не один”. Опять же, жим-жим, такой страх, что я вообще никому не нужен ниоткуда никуда, и я тут совершенно один, потерянное маленькое существо. Вот это — общение. С возрастом, вот заметь, люди перестают общаться. Энергии не хватает, ее с возрастом настолько мало становится, что ты не можешь ее транжирить на что-то. И ты начинаешь находиться в диалоге внутри себя с Духом. А по молодости много энергии — все нахер, пошли, стрелки забили, такое вот движение. И никакого толку.

Я сторонник одиночества. В одиночестве рождается перл, то есть, личность цветет в одиночестве. Или при делании, в окружении себе подобных. При акте творчества. Но все идеи рождаются из тебя самого. Поэтому я за одиночество.

Продолжение предыдущего вопроса. Есть такое выражение, “sadness of the masters”, печаль Мастеров. Как известно, это не пессимизм или депрессия, а, так сказать, вбирающая в себя всю реальность происходящего персональная реальность Мастера. Знакомо ли вам это чувство?

Ну, печалька, это известный же афоризм, да, “мудрость рождает печаль”. Дело в том, что альтернатива печали что у нас там?

Радость, наверное.

Радость, да. Радость — это чистое эмоциональное переживание по поводу чего бы то ни было. Хорошее, мне нравится. Печалька — тоже хорошая вещь. Печаль, может быть, не соответствует…Под печалью имеется в виду, наверное…некое предчувствие сюрприза, и отсутствие предчувствия сюрприза — вот второе будем называть печаль. Не будет сюрприза, потому что опыт говорит о том, что вот сколько всего было, я уже все знаю. Хорошо ли это или плохо, это как факт. Я сторонник, конечно, этой печальки избегать, потому что она вязкая и, собственно говоря, ведет к такому медитативному размышлению пассивному, чего я не любитель. Так что — у всех по-разному. Я думаю, что это возрастное, или от какого-нибудь знания, может быть, рождается. Не знаю, это какое-то такое чувство на уровне интуиции, которое гений использует, наверное, во благо.

Как топливо?

Как топливо, да-да-да. Оно не окрашено такими вот…Вообще, гений использует всего себя, как хочет. Поэтому он может себе позволить предаться этому, а следующая у него будет уже совершенно другая эмоция, и он будет уже ее использовать. Но, как таковая, печаль сама по себе вещь довольно неинтересная. Собственно, как и радость.

Вы много путешествуете с проектом Phurpa, соответственно, имеете представление о разных странах. Расскажите, есть ли место на планете Земля, в котором вам действительно хорошо? И есть ли кардинальная разница между какими-либо странами, на ваш взгляд?

Ну, место “хорошо” — это то место, на котором я сижу, когда пою. Оно может находиться в Москве, может находиться где угодно. А что касается самих стран и социального устройства…ну, Западная Европа имеет богатый опыт культурный, поэтому в генах у детишек там все это записано, а их уровень сознания, виртуозность сознания — выше. Поэтому они более интересные. То, что называется “совком” — он менее интересен, потому что не очень развита виртуозность сознания, сложность сознания, но в нем присутствует такая энергия, назовем ее просто “дикая”. То есть, она спонтанная и беспричинная. И мне она нравится. И, если я раздражаюсь по поводу тупости, то прихожу в восторг по поводу этой дикой энергии. Там этой дикой энергии — дефицит со страшной силой сейчас они переживают.  Как натуральные продукты, знаешь? Хочется чего-то такого. Но это их путь.

Исходя из моего опыта, здесь лучше придумывается, я не представляю, чтобы там какую-то информацию, какое-то осознание ты получил несусветное, какое-то инфернальное знание, нет, там очень все регламентировано. А претворять это, материализовывать, конечно, там удобнее. Там весь социум к этому очень предрасположен, и машинка налажена. А здесь все такое…но есть такой парадокс обратный, что некий, кто что-то делает, у него есть две фазы, одна — дело сформулировать, другая — реализовать. Реализованный продукт влияет на автора в достаточной степени, и поэтому на сегодняшний день в России реализованные кривым образом продукты влияют на авторов в такой же кривой степени. Следишь за каким-нибудь персонажем достаточно талантливым, смотришь, два-три года прошло — он уже никто и ничто. Сам того не замечая. Там же при реализации другой фактор наступает, там ты встраиваешься в западный…называется это “бизнес” словом.

Схему мышления?

Схема мышления, схема реализации. Ты становишься бизнесменом своего творчества. Этого тоже надо избегать. Надо себя не предавать. И, что касается местного колорита, он, скажем, выглядит достаточно неутешительно. Но люди сами виноваты. Их никто не просит отдыхать с утра до вечера в кафе. Надо делом заниматься, а не просиживать. Просиживать и фантазировать с помощью айфонов, оно, конечно, намного безопасней. И легче. Чем взять что-то и сделать. И получится плохо. И потом еще раз сделать, и еще хуже получится. И делать, пока приемлемо не будет, это, извини меня, ужас по сравнению с кафешкой и айфоном. Где можно то же самое, только виртуальным образом. Поэтому такая ситуация.

Что вы думаете о таком современном явлении, как перепутывание значения слов и действий? По нашим наблюдениям, молодые люди все чаще путают слова с реальными поступками, и считают, что они уже разгрузили пару вагонов, кинув кому-нибудь парочку заведомо ложных обещаний и будучи крайне собой после этого довольны.

Что тут отвечать-то, все понятно. Если я сейчас буду долго говорить о своих планах, а ты уйдешь — то я практически их осуществил. Потому что, когда мы говорим, мы это визуализируем и доверяем этому. И чувство неудовлетворенности от того, что ты еще не сделал, оно меркнет после многократного повторения — “ох, завтра мы вот…ну мы…”, и я вижу, и ты видишь, и мы все видим вот этот наш подвиг и, собственно, уже до такой степени переживаем его, что делать его не представляет никакого интереса, потому что он уже сделан. Вот на этом уровне — да, это во всем мире сейчас так. Люди старой школы этого избегают, молодежь очень подвержена, да.

К чему это вообще может привести? К тому, что выродится вообще фактор действия, поступков?

Это очень сложно, потому что на самом деле я не такой человек, который думает, что все должно быть вот так вот сермяжно проделано, с мозолями на руках. Может быть, мир меняется, и мы становимся такой биомассой планктона на поверхности и личностей, героев нет, есть уже только общая масса, которая сама себя структурирует с помощью лени, с помощью электроники, с помощью интернета. Интернет — что такое в принципе? Это нейронные связи планеты. Мы являемся некими клеточками, которые принимают импульс и передают его дальше, и вот эта синхронизация с помощью интернета, она приводит к тому, что, собственно говоря, у клеточки есть функция передать информацию, вот мы ее и передаем, с помощью телефонов, с помощью фотографий. Уже делать ничего не надо. К чему это приведет — кто знает?

Другая форма существования будет, может быть, она будет дегенеративная, как первая форма жизни, которая зародилась недалеко от вулканов, то есть только функция выживания. Но масштаб ее будет несусветен. То есть вся планета под этой штукой будет. Если было время героев, которые, знаешь, как вулканы извергали в небо, вертикаль была отработана, то сейчас — тотальная горизонталь и уплотнение идет.  Ну…как будет, так будет. Собственно, тут вопрос так встает: а вообще человечек — к чему? Вот если “к чему” посмотреть — может он, как раз и к этому. Чтобы это было. Кому это надо — это уже другой вопрос, значит, цель будет исполнена человека. А если он воспротивится цели — как все великие Аватары призывают: воспротивься цели, которую тебе майя навязывает, будет другое. Пока я не вижу противления, я вижу только полное следование. Может быть, дойдет до каких-то рамок, знаешь, когда гангрена, пора ампутировать.

То есть, она может раздуться, до такого предела…

До некоего масштаба, до некоего предела, который будет уже достаточно трезво звучать в ушах. Наверное так. Все медленно происходит.

Расскажите, как, по-вашему, должен оценивать себя воин Духа? Как человеку, следующему по Пути, вообще оценивать свои заслуги, чтобы не впасть в очередную ловушку иллюзии, выстраиваемую эго? И стоит ли вообще себя оценивать?

Ну, “Ай да Пушкин, ай да молодец”, нельзя об себя ноги вытирать. Но должна быть такая шизофрения, ты себя всегда подбадриваешь, какой ты герой, и герой должен следовать этому. То есть, ты как бы себе пишешь с утра “Я великий Джомолунгма”, но, посыл написав, ты должен этому следовать. Вот это ход, да, я понимаю. На пустом месте, ну это болезненное, которое к мании величия ведет, и прочее. Уловки человек должен к себе применять всевозможные, безусловно. Обязательно. Как бы это такой сталкинг самого себя. Без этого никак. А если все время говорить, “ах, какой я плохой, я ничего нового…” — в принципе это форма гордыни. Поругивать себя.

Надо в восторг приходить от своих, как тебе сказать — вот охотник, отправляющийся за дичью в темный лес, вот будем называть какого-то криэйтора…я уже рассказывал, что есть деревня, и в деревне есть функция охотника, он там не живет, иногда приходит, ну, подкрепиться. А так он одинокий, который уходит в лес. За дарами. Дары эти он не ведает. То есть, тропинки не проложены. Если ему повезет, он что-то принесет в деревню, с его точки зрения, в данный момент интересное. И он закидывает им за забор [это], как дар, а нужен он или не нужен им, он не ведает. И они сами не знают. Они смотрят иногда, а это совершенно вещь им не нужная. Но какой-то маленький мальчик из этой деревни, там сто человек живут, вдруг…Вот это как бы художник, произведение и есть. Он ходит по темным тропам без ориентиров. И это его функция. Ты говоришь “зачем” — по-при-чи-не-О-хот-ни-ка. По причине, что он не доярка. Вот тебе и функция, причина этого всего. А что касается восторга, да, как у любого охотника, должен быть восторг от самого себя при удачном подстреливании какой-то дичи. Потому что он оправдал свою функцию…

Но слушать никого не надо, кроме самого себя при этом. Когда тебя начинают хвалить, у тебя уши должны быть начеку. Потому что ты сам все знаешь, по большому счету, если ты уж не совсем какой-то запутавшийся человек. Ты знаешь, хорошо ты сделал, плохо ты сделал, стоит того, не стоит того, насколько ты приблизился к…даже не знаю, какое слово тут уже применять, то ли к космосу, то ли к небытию, то ли к инфернальному, то ли к непостижимому, любое на вкус можно. И ты об этом знаешь прекрасно. Только когда дуру валяешь, можешь себя обмануть, но это уже отличная биография.

В каком состоянии сейчас находится современная цивилизация, во всей своей разворачивающейся ежедневно перед нашими глазами “красе”? Что происходит, и что делать?

Я не доктор, который “примите эти таблетки”. В жопе [она] находится. Все об этом знают. Ты понимаешь в чем дело, состояние, в котором находится культура в цивилизации, это…для культуры плохо. Но, в конце концов, мы не на культуру работаем. Культура — это опосредованное искусство, у которого есть бренд и денежная стоимость, вот и всё. Будем говорить о культуре. Она может находиться в заднице, согласно тому, что личности деградировали. Но печальки по этому поводу быть не может, потому что личности всегда делают на пределе на своем. Кто судья — тоже сложно сказать. Но если ты меня лично спрашиваешь, то я, безусловно, предпочитаю смотреть произведения Джотто с его мощью, чем современные какие-то. Хотя мне нравится Фрэнсис Бэкон. Я меряю произведения искусства по силе. Это странная такая штука, сила. Сила — это воля, употребленная через намерение. Вот оно в произведении искусства должно существовать. В современных это существует. Потом, второй ответ: дело в том, что, если говорить о раньше, раньше было очень мало людей, которые занимались искусством.

Раньше — это Средние Века?

Можно еще раньше. Если мы “сейчас” берем, то раньше, неважно, в какой стороне. Их мало было, потому что это считалось профессией, человек должен быть хорошо обучен, но этого мало. И он должен быть хорош изначально. Их было мало. Сейчас, с большим количеством досуга, и заменой культуры на искусство, каждый является композитором, то, что фотографом, это уж сам Бог велел, и, собственно говоря, всем, чем захочет. Это помойка. При этом количество чего-то стоящего в этой помойке, оно, может быть, осталось как и раньше. Но за этим мусором уже ничего не разглядеть. Если взять это суммарно, то можно сказать, что культура современная это задница полная. Праздник дилетантов. Но с другой стороны, если ты любишь в этой помойке рыться, можешь найти там себе пару личностей, все это отринуть и сказать, что никакой задницы нет. Они-то есть. Задницы нет. Но общая картина, это, конечно (смеется).

Вы помните, когда в вашей жизни наступил момент понимания, что “нужно бомбить, иначе пиздец”? Как это произошло и по какой причине?

Я очень много исследовал всяких вещей относительно самого себя, относительно еще чего-то, как ученый. Мне очень нравилось это занятие. Вот заметь, иногда хищник бросается на добычу не потому, что он хочет есть. А потому, что он хищник. Где-то вот наступил такой момент, что я делаю какие-то вещи, и не потому, что я хочу кому-то голову свернуть набок или, там, разрушить обывательский мирок, или показать им светлый путь в нирвану куда-то — это уже свойством стало. Это свойство, и я не отдаю отчета…мы же меняемся с течением времени, меняемся реально, а не разные наряды надеваем. Мы меняемся, и ты с этим ничего не поделаешь. Это все плоды твоего труда. Вот я буду водку сейчас пить, я превращусь в алкоголика, кто в этом виноват? Сам. Я делаю — я получу результат. Ты что-то делаешь — ты получаешь результат.

Следствие это результат, это то, что сейчас Phurpa и делает. Мы выходим на сцену и начинаем долбать мозг. Но “нравится мне это” или “не нравится” — я не хочу ничем ни с кем поделиться, у меня нет такого, что я миссионер, доктор, сейчас приеду вас лечить. Происходит совместное какое-то событие, и открывается какая-то странная такая воронка, не очень комфортная, судя по высказываниям людей после концерта. Как есть, так есть. Я не задаюсь этим на самом деле…Но террор мне нравится. Насилие нравится.

Действительно, есть такая вещь, как я сказал…мы же не исполнители каких-то произведений. Каждый раз перед концертом я как бы визуализирую всю эту историю, и уже я там, и когда ты выходишь на сцену ты отправляешься на их глазах — но я их не вижу — вот в это путешествие. То есть, темнота, потом серое, и ты уже там. Тебя уже нет. А потом возвращаешься. И, я так подозреваю, что мы их затаскиваем туда же. А потом быстро переключаемся. Как бы как сталкеры. Собственно говоря, принципа долбать сознание нет, но [есть] принцип взять с собой в какое-то путешествие — а чем оно окажется, неизвестно, потому что, когда погружаешься, рождается этот звук, он начинает управлять тобой. У тебя должно быть, единственное, очень много силы. И ты абсолютно беззаботен, что там переживает публика по этому поводу, и прочее-прочее. То есть, этого нет: давайте поедем туда, мы можем, у нас есть тачка. Ну такие вот трипы, да. Мне нравится.

Нам известно, что на вас в свое время оказал большое влияние Майкл Джира. Как вы относитесь к тому, что он сейчас делает со Swans по сравнению с тем, что они делали в первом составе до середины 90-х?

Майкл Джира является личностью довольно одиозной, и на фоне вот этого вот современного музыкального Олимпа, он построил свой Олимп. Если тебе приятно, что существует эта личность, и ты ей не “интересуешься” как бы, а фиксируешь факт — вау — то, чем бы он ни занимался, это его личное дело — хуже, лучше. То есть, в данном случае ты выступаешь как потребитель — ой, мне больше нравится вот его молодежное бесшабашное самокопание, чем вот эта, значит, духовная сонорная сейчас музычка. Это он — знает, что он делает. Это его личное дело, это не твое дело.

Нравится-не нравится — это вообще интимный вопрос. Личность Джиры, как и Диаманда Галлас, что бы она там ни творила, мне нравится, потому что они — личности. Зачастую мне нравятся личности, про которых мне не нравится, что они делают. Но личности — в восторг приводят. Это такая вещь, потому что не все же вот потребители. Первый критерий этих личностей — что они употребляют звук как изначальный материал, с большим пиететом к нему невидоизмененному. То есть, звук для них как самородок. Они его берут и вот прямо ничего с ним вообще не делают. И у всех у них существует еще одна очень важная вещь для меня. Они не декларируют себя через этот звук. Они с помощью себя декларируют звук. Большая разница. Поэтому когда Диаманда Галлас орет, это не женские вопли то ли эротического содержания, то ли истероидного, а ее заставляет орать этот звук, ее тельце трепещет, понимаешь, а она заходится, моментально.

Майкл Джира когда орет — вот по молодости если взять его тексты, это мантры. Там есть смысл, но когда он начинает зацикливать эту штуку, это превращается в мантры. То есть, с помощью мантры он улетает в какое-то состояние. Поэтому я большой разницы не вижу по форме. Если уж так говорить, да, конечно, первые его записи на кухне, “Cop”, “Filth”, все эти пластинки они такие, да, расхорошие. Щас другое. С точки зрения потребителя, может и не нравится. Но я же говорил уже про Леонардо, что бы он ни нарисовал, это Леонардо. Это личность, не тебе его судить. А если ты любишь продукты, у тебя большой выбор. Разные личности, даже средние, иногда выражаются: перл.

Как жемчужина?

Да, вот есть группы одной песни. “Отель Калифорния”. (смеется) Это какое-то несусветное говнище, но родило вот какую-то основополагающую какашку, которая, вот, юзается. С точки зрения потребителя да, но я не думаю, что люди, которые слушают все творчество этих…как их зовут-то, кстати…Уже никто и не помнит!…Eagles. Что кто-то собирает пластинки Eagles, слушает их, и в говнище…У середнячков рождается тоже перл.

А что касается самой музыки, если так серьезно говорить, потому что меня о звуках только они интересуют, это, конечно, высшая математика. Безотносительно восприятия публикой, даже когда ты сам слушаешь, ты все-таки публика. Есть внутри головокружительные законы. Я иногда себя нахожу как математик, математик и философ, который…Вот, простой пример, могу рассказать. Берем ноту. Будет нота “соль”. Вот она звучит (щелкает). Что это такое? Это сейчас разные точки зрения про музыку, как я ее воспринимаю. Это — одиночная монада, находящаяся в некоем пространстве. Что в ней происходит — в ней существует энергия. Эта энергия спонтанно вибрирует. Бесцельно. И в какой-то момент она до такой степени напрягается, а потом уходит. Это звучание соль-сольдиез-соль. То есть, эта энергия пытается что-то изменить внутри неё, но монада остается на своем месте, она оказывается опять на “соль”.

Опять вперёд — опять…То есть, при употреблении полутона, неважно, сколько он звучит, например, вначале звучит тоника — соль, потом идет полутон, вот, в зависимости от того, сколько звучит, мы ощущаем количество усилий. Опять откатывается, опять вперед, опять…это такая тревога, демонстрация силы. Если сила кончается, мы откатываемся на вводный тон — на фа-диез. То есть, там момент отдыха. Звук ослабевает. Опять, опять мы выходим на позицию монады, и опять атакуем. И атака увенчивается успехом, ее рвет, и появляется нота “ля”, большая секунда. При появлении ноты “ля” появляется вто-ро-е. Это как беременная женщина родила. И сколько бы ты ни перевертывал их местами — большая секунда звучит как большая секунда. То есть, это два, было число один, появилось “два”. Пошел ряд. Единица это как бы точка, абсолют, ее нет. Здесь появилась уже структура. Дальше что происходит — оставляем ноту “соль”, как альма-матер такое вот, она существует, она никуда не делась. Дальше будем говорить про ее ребенка, это нота “ля”. Ребенок начинает тем же самым заниматься.

Вот теперь представь, что переживает мама по поводу маеты вот этого вот ребенка. Печаль. Энергия “минорная терция” появляется. “Ля” повышенное — это минор. Опять сюда. Опять туда. Когда “дочка” откатывается на “ля-бемоль”, то есть, или на “соль-диез”, мать в тревоге — щас она подохнет. Это очень тревожный интервал. То есть, это не соль-диез. Ля-бемоль — это не соль-диез, ты знаешь. Это вот это вот рожденное почти умирает. Ля-бемоль. Опять тревога по отношению к соль. Дальше — я рассказываю, я вот так только мыслю — происходит то же самое, что в предварительной истории — рождение третьего. То есть, это трехугольник, мажор, победа. Ура! Мы сделали это, так? Появляется число “три”. Соль-ля-си. Си является мажором, победа. Теперь это фиксируется в материальном, где эта битва происходила, она фиксируется как трехугольник, фиксируется в круг. Это что у нас — кварта. Все. На этом все закончено. История музыки закончена.

Но. Она продолжается, битва продолжается. Но уже зеркально. И вот тритон является разделительной полосой этой зеркальной битвы. Там ты можешь смотреть, как что взаимодействует. То есть, вот эта попытка увеличения “соль”, там звучит как деградация. И вот, ты можешь выстраивать гармонии согласно тому, что я тебе рассказал. Видишь, что существует — существует математический ряд. Существует как бы некая мифология. Вот это — музыка. Еще надо подчеркнуть, что я не про темперацию говорю. Темперация — это, конечно, кастрация настоящая музыки. Вот так надо осмыслять. Второй есть параметр — это тембр. Тембр — это есть агрессивность и перспектива этого звука. Например. Я мучаюсь, да? Полутоном. Соль-соль-диез, Соль-сольдиез. В какой-то момент соль-диез выходит вперед. Звучит очень долго. Соль ослабевает, если два инструмента. И мы понимаем, что вот этот вот соль-диез, он уже является базой. И ты забыл про это, потому что он долго звучит. Что происходит — происходит то, что в отношениях есть…

Вселенная, предположим, вот есть звезда, вот это соль-сольдиез, значит, болтанка какая-то там происходит. То есть, некий центр. И ты понимаешь, что вот от этой звезды что-то такое. Но вдруг рождается звезда, которая больше этой, а эта — меркнет. Значит тут новый центр появился. Теперь ты на нее смотришь. То есть, вот алеаторические мелодии, в  зависимости от того, насколько долго ты будешь держать интервал, он становится базовым. В Востоке есть опевание, то есть, например, мы тоже так играем, начинаем соль, все остальное по отношению, там, миксолидийский, какой там, лидийский лад, но база звучит — бурдон, да? Убери этот нахрен бурдон, пусть он заткнется, и возьми любую ноту этой диатоники, которая у тебя была, например, доремифасольляси, звучит до, там, мажор, потом ми, ми-ми, ми-ми-ми, ми-ми-ми, потом до меркнет, ми-ми сильнее, и звучит фа. Казалось бы, [по отношению] к до это была бы кварта, и было бы все чики-пуки, но про до-то мы уже забыли, появился новый центр — ми. И начинается драматургия другого порядка. Потом вдруг появляется опять до. Оказывается, никакого драматизма нет, если ты понимаешь, что ты делаешь.

Ты не цепляешься к тональности, а у тебя тональности все время меняются, тональности это есть некие перспективы очень сложных структур. С этой стороны у меня — вообще ничего не видно. Я захожу, а это, оказывается, дом стоит. А с этой — опять ничего не видно. Понимаешь, о чем я говорю? Вот это интересно. Но когда люди мыслят в пределах тональности, в пределах мажор — это радостно, а минор — это печалька, ну, собственно говоря, мы имеем то, что мы имеем. Энгармонизм возник не так давно, как ты знаешь — во времена Баха. Темперированный клавир. И, собственно, это маленькая часть на планетке, и совсем недавно эта хуйня возникла. А музыка была до того, и продолжалась во время, и щас продолжается. И люди употребляют другие совершенно вещи. И что же мы теперь бегаем с этим энгармонизмом, с этими доремифасольляси, смешно даже слушать. Собственно говоря, сама по себе музыка является таким сакральным кодом вибрационным для открытия разных дверей в разные туннельчики, ведущие…никто не знает, куда. И древние употребляли музыку именно с этой целью. То есть, шаманов вводит в состояние транса звук. Я приверженец вот этого.

И Swans — вводит в состояние транса самого Джиру — звук. Вот это однообразное, микро — например, два тритона на большую секунду смещенные — вот их основа — при том, что иногда функцию остинаты берет тритон смещенный, а певец продолжает петь под ту остинату. А иногда, наоборот, назад. То есть вот этот минимализм внутри вот этого вот, и вот эта мантрическая штука…

Сдвиг происходит.

Да, сдвиг, постоянный. И поэтому он и интересен. А не потому, что он такой пункер. Он исследователь одновременно. Это если про Майкла Джиру говорить. А если ты молодой парень, который ходит в качалку, чтобы понравиться девочкам или, там, подраться на улице, никогда не дравшись, и слушаешь Майкла Джиру как такого героя, это совершенно другое дело — ооо, как он орет! Какой же он, ааа. Вау, ааа, keep your head on the ground, push your ass up (смеется, рычит еще несколько строчек ранних Swans). Ну в общем да, такая молодежка. Собственно, Джира как личность, тоже, не ведает. Прелесть гениев в том, что они не ведают, что творят. Они приходят от этого в восторг. Потому что ты его спроси, когда он был молодой, он бы тебе такую лабуду бы навел, про то, что он делает. Вот это прелесть настоящая. Они ж не продуманные какие-то умники.

Про музыку вот я тебе рассказал примерно. Я сейчас шел по улице, меня забавляла другая история. Берем соль-ля и любую большую секунду, и если ля сильно звучит, соль звучит слабее, что происходит, когда соль-сольдиез, соль-сольбемоль, и что происходит, когда ля звучит слабее и намного выше наверху, соль-сольдиез, сольбемоль, совершенно разные истории. То есть, там рождается…ты понимаешь, в чем абсурд этого всего, что ля уже родилось от соль, будем так говорить, и оно наблюдает за вот этой праматерью своей, которая продолжает мучиться. Что это за напряжение? Это не деградация ля в ля-бемоль, это напряжение соль в соль-диез. Очень важная вещь — перенесение этих диалогов, интервалов, на разные октавы. То есть, это взаимодействие можно перенести до такой степени, например, я перенесу секунду до такой степени, вот так разнесу, что они не будут иметь общих вибраций, там же есть биение еще. Они не будут иметь. И они превратятся даже не в унисон, а, как через много октав, в какое-то одно. При том, что не унисон, нет. Но ты не можешь понять, что это такое. Это будет напоминать тебе одно и то же, один и тот же объект, один и тот же, унисон — но в перспективе. В дымке.

С какой стороны?

Для тебя будет звучать соль, которая большая, вот, как дом будет стоять каменный, и где-то в тумане или в мираже пустыни, этот же дом далеко. Ты будешь понимать, что это тот же красный дом, то же самое соль-диез, где-то вот там, дико-дико высоко, это он же, объект. Но чуть-чуть не так. А почему чуть-чуть не так? Потому что появилось пространство.

Между ними.

Между ними. В глубину. Вот это глубина. Я вот очень часто так делаю, у меня стоит нотка, а наверху какие-то такие реверсные штуки — ля-ля-бемоль, ля-ля-бемоль, они саморожденные, где-то там, как мираж. То есть, в принципе, звуками мы выстраиваем трехмерную картину. Некий ландшафт, будем так это называть. А не так это все, слева направо, течет чего-то…И очень важна еще длительность, когда, как в фильмах, когда средний план и ничего не происходит, ты наблюдать начинаешь, заниматься. Здесь то же самое. А при быстрой смене планов ты нюансов почти не видишь, только тебе режиссер показывает: О! Рука схватилась за поручень!

Место в среднем классе, происходит диалог между мужчиной и женщиной, который ее в чем-то подозревает, а она не сознается, и ты смотришь, она там покуривает, он смотрит в окно, он посмотрел на нее, снова смотрит в окно, и когда он посмотрел в окно, она вот эту сигарету — камера почти ничего не — скомкала. О, значит не все так просто. Вот это интереснее, чем лапидарность вот этого плана. Щас музыка очень лапидарная. Она высчитывается за три секунды, потому что как кино, вот главный герой, ракурс снизу, челюсть вот такая, это будет герой, его не убьют. А на средних планах его могут и убить. В каких-то старых кино. Потому что он профукал, что в соседней квартире, когда он заходил, камера-то осталась. Дверь-то была вот настолько открыта, а он не замееетил. А мы, зрители, замееетили. А он мудила, значит. Вот это интересней. Так же и с музычкой.

Это надо у Джиры спрашивать, чего он там думает на самом деле, но он в интервью отвечает, ааа, мне по кайфу, я делаю, что я хочу, я не хочу быть старым муднем, который на вашу забаву орет какие-то вещи с “Cop” там, с “Filth”, еще откуда-то, певец одной песни.

Расскажите, что есть такое это темное пространство, в которые неизменно переносят ритуалы Phurpa? Бывает ли, что на ваших выступлениях что-то идет не в ту сторону, как задумывалось, и происходит что-то неожиданное, может быть и незаметное со стороны простым зрителям?

Когда начинает идти не в ту сторону, я прикладываю максимум усилий, чтобы это все выправить. Максимум. Не в ту сторону не должно идти. Или при недостаточном осознании какой-то мантры, мы ее поем до тех пор, пока…еще раз, еще раз, еще раз. Она должна быть совершенной и проникнутой твоим духом. Бывает, бывает такое. Какой-то мудень начинает орать, или еще-что нибудь такое, или ты отвлекся, но ты — делаешь до результата.

А что касается темного пространства, ну я по щелчку пальцев в нем оказываюсь, собственно говоря. Темное оно не потому, что оно черное, дело в том, что это пространство лишено материальных объектов. Материальные объекты существуют постольку, поскольку они окрашены светом и радуют глаз. Собственно говоря, ты нихрена ничего и не видишь. А если ты ничего не видишь, то, собственно говоря, ничего и нет. И вот это “нет” называется темным. Потому что то, что “есть” — это вот эти объекты под светом. Темное, темное, темное, давайте рассуждать очень просто — вот очень мещанская хорошая квартирка, горят лампочки, все легли спать, погас свет, луна взошла. Все стало темным. Страшным. Ничего там страшного нет, просто ты ни хрена не видишь, ни слоников, ничего. То же говно и осталось. Та же доброта, только невидимая. Вот как бы Phurpa. Невидимая доброта. Мы не похожи на металлистов, которые есть видимое зло. Мы — невидимая доброта (смеется).

На ваш взгляд, как человека, прожившего большую часть жизни в Советском союзе, какой действительно уникальный и полезный в плане развития духа и личности опыт можно было получить тогда, и нельзя получить сейчас?

Что касается тех времен и картин, мы премся от содержания, поскольку ремесленная часть у современного человека достаточно страдает, у него нет времени на это. Раньше было больше времени, меньше было суеты и занимались ремесленной частью, с точки зрения живописи, качества все было очень хорошо сделано. А Ленин там выступает, или Александр Македонский, никакой роли не играет. Мы же видим произведения искусства, где там и злодеи изображены, и добродетельные. Добродетельный человек, написанный плохо — картина полное говно, по сравнению с картиной, где злодей написан очень хорошо. Веласкеса взять, там, “Папа Иннокентий III” — это что, не Ленин? И лицо у него пострашнее, чем у Ленина. Хотя произведение искусства на пятерку.

Что касается вот этого самого СССР, мне сложно говорить, потому что я был маленький, у маленьких один менталитет, сейчас другой менталитет. По воспоминаниям одно, по фактам там другое, но единственное могу сказать, жизнь такая простая была, и в этой простоте какие-то вещи зачастую были поглубже, предположим. Одновременно в этой простоте и наивняке были вещи абсолютно идиотические, то есть простота выступала в своей двойственности. Сейчас жизнь посложнее, как бы поплоще, потому что уже очень много какого-то содержания валяется на поверхности. Это сложно. Дело в том, что жизнь — сама по себе, вопрос был об устройстве государства, а оно, собственно, не должно влиять на автора никоим образом. Сейчас посложнее, поинтереснее, мне сейчас больше нравится. Потому что сложнее — всегда интереснее, будем так говорить.

Но СССР само по себе, как феномен, эгрегор, вот такая вот вещь, с претензией на сакральную такую космическую империю, имело место быть, и, собственно…было. Тут надо понимать, применять это все по отношению к личности, по отношению к истории, по отношению к космической функции, что, что, что, что. Совершенно разные будут ответы.

Есть вопрос, странный, вы уж простите, но правда интересно, что вы думаете по поводу грандиозного проекта Илона Маска о колонизации Марса? Смогут ли добровольцы, согласившиеся провести остаток жизни на планете без магнитных полей, названной в честь бога войны, спутники которого, в переводе на русский, означают Страх и Ужас? Создать милую, уютную колонию, полную любви и взаимопонимания, а также сделать планету пригодной для жизни в подлинном значении этого слова?

Да всё сделают. Тут очень смешно на самом деле. Современный человек с вот этими вот его навыками и потенцией пролонгировать дальше, приезжает на Марс. Ну и ради Бога, и делает он там то же, что и здесь. Все то же самое. Не надо думать о том, что если я прилечу на Марс, там будет коммунизм, потому что это те же люди полетят. На Марс, еще куда-то, еще куда-то, вот я приезжаю например, ну не на Марс, в какую-то другую страну — и там то же самое. Можешь назвать ее Марсом. Ведь не в расстоянии дело. Колонизировать планету это вопрос только технологий. Не надо думать, что если я перееду в другую квартиру, у меня наладятся отношения с семьей, моя девочка превратится в мальчика, которого я ждал всю жизнь, и я стану не Иваном Пупкиным, а каким-нибудь, не знаю, Рокфелерром Морганом. То же самое.

Зачем они это делают? Вообще, зачем это нужно? Чтобы побольше народу вместилось, когда здесь закончится?

Нет-нет. Здесь нет драматизма. У монады — а человечество, благодаря интернету, сейчас представляет из себя уже монаду, как мы говорили — есть функция. Как “Чужой”, помнишь фильм, Эллен [Рипли]. Размножаться. Это изначальное. У ученых это любопытство, я ничего не говорю, но в принципе должно все вот пухнуть. Вот они и будут пухнуть вокруг. Вначале было какое-то маленькое племечко, да? Потом оно стало пухнуть. Потом оно стало пухнуть за счет других, века шли, Римская империя распухла. Что мы сейчас имеем, после того, как оно распухает, оно свою функцию пухлости как бы выполняет, если оно продолжает распухать, его внутренние связи ослабевают. И формально оно остается еще Римской империей, а по сути это только тренд. А внутри, как у нас в Москве, таджики с грузинами и чеченцы с какими-то осетинами. Ну и всё. Также будет и с планетой, с Марсом. Да ради Бога.

Ну, во-первых туда полетят поковырять, чтоб бабки были, полезные ископаемые, потом бабки там поселение, экзотика, туроператоров подключат, потом “Билайн” — это тебе не междугородняя связь или когда за границу звонишь, это куча бабла, представляешь, связь с Марсом сколько будет стоить? Штука баксов/минута. Так что бизнес! Сейчас в любом начинании идет впереди бизнес, выгода этого всего, поэтому я думаю, что Марс завоюют, конечно, бизнес там расцветет со страшной силой.

Не надоело вам еще?

Здесь, на Земле? (смеются)

…Так полушария мыслят. Мы ничего не можем с ними поделать, вот такие навыки отработаны, у древних они мыслили синхронно, и у них были забиты области в мозгу, которые мы сейчас не используем. Другое мышление было, другие навыки. другие, будем даже говорить, цели, другие повадки. Мы сейчас вот такие. У нас, там эмоциональное, логистика, интуиция вообще, гипофиз вообще неизвестно зачем нам нужен. Мы как бы модифицировались. Например, была тебе нужна телепатия, сейчас зачем тебе телепатия, у тебя пятый айфон или шестой. Тебе нужно было развивать тонус сохранения жизненного тепла, зачем это щас, чтобы было тепленько — включил обогреватель.

Тебе нужно было использовать лунг-гом-па, тибетских бегунов, которые теряли в весе, чтобы доставлять сообщения от императора к императору, которые бежали, не ведая, смотря только на одну звезду, одну мантру, и ноги сами находили дорогу. Их видели английские путешественники еще в прошлом веке, когда пробегали эти люди, и они вообще не могли понять, что это, блядь, за хуйня происходит, потому что бежит очень быстро человек, который не глядит на ноги, только вверх — щщщщ — а они там уже сдохшие совершенно с этими кислородными баллонами. Но это тоже не нужно, потому что есть мобильники. То есть, мы обзавелись такими гаджетами, от которых наши, будем так называть, на сегодняшний день, сказочные функции тела — отмэрли. А примэрли уже не сказочные функции. Энтропия или деградация, она, собственно говоря, многолика. И зачастую мы говорим — научно-технический прогресс, сделаем еще одно, научно-технический прогресс — тире — деградация. Можно и так говорить. Про прогресс почему-то говорят — вперед, вперед, все лучше и лучше.

Ну да. То есть мы продолжаем развиваться в плоскости. и создаем себе просто замены.

Ну да. При том, что основная мотивация…вот мир, в котором мы живем. Я не сторонник буддизма, но есть пять клеш. Лень, алчность, агрессивность, похотливость и тупость. Значит, берем лень. Ну, кто бы что говорил. Ногами никто не ходит, все ездят на машинке, с пультом в руке жопу никто не поднимает…Дальше, алчность. Ну я включаю телевизор. Все способы наебать ближнего. Открой свой банк, открой свой бизнес. Бизнес, да? Я ничего не произвожу, я продвигаю с места на место и получаю бабки. Бизнес. Наебалово. Следующее, агрессивность. У нас экшн. Когда главный герой положил, там, две сотни невинных людей, но спас какую-нибудь…это считается герой. Воспевается. Тупость. “Угадай мелодию”, “Что, где, когда?”, то есть это льется с экранов. И последнее, что там было еще…похотливость. Куда ни включишь, везде тебя то ли то, то ли сё. Вот эти пять клеш — с утра до вечера, и вот это является культурным фоном социального общежития.

Ну и, блядь, после этого иди в церковь, молись. Чему ты там молишься? Чтобы одна из клеш еще круче тебя вставила, чтобы я был самый богатый? И ставлю свечку. И чтоб меня полюбила та, которая меня не любит, зачем тебе это надо, чтобы ей вставить. Свечку вставить. Ну блядь, это Кауфман настоящий. И вот, они ходят к Джизусу, который…я просто имел дело с Джизусом, представляю — вообще он ничего не хочет делать ни для кого! Пошли вы нахуй. Старые старушки. Им в пору готовиться к смерти и достойно встретить перерождение, там, или я не знаю чего у кого в голове, а они его просят. Представляешь, молодой парень, 33 года, должен выполнять какие-то просьбы каких-то старых…баб. Я повесился бы. Бедненький.

Тела нет уже, нормально. Хрен повесишься.

Бедненький Джизус (смеются). А при том, что тогда были времена героев, но героев, идущих, вот пытались же японцы, самураи это сделать, харакири один за другим — когда герой шел на погибель с улыбкой, и почему христианство распространилось первое — даже легионеры охуевали от этих первых христиан, которые с улыбкой принимали эти мучения, они говорят, что за сила духа такая? Мы бздим, эти — с улыбкой. Это кто такой, Джизус? Это же вообще пиздец, что это такое! Это что-то вообще! И сразу уверовали. Это сила такая, что наши легионы…мы их всех перебьем, мы их всех умертвим, но мы слабые духом. Мы железом их покорили, но дух их непокоренный, это значит, мы никого не покорили, тело убили, а дух не покорили — это пиздец провал. И, конечно, первые легионеры принесли в Норвегию, в Скандинавию это христианство, первые христианские храмы. Были времена. Но сейчас…?

 

К древности порой стоит возвращаться, как знаешь, такой нашатырёк. Вдохни чуть-чуть. А жить сейчас надо подпольно. Мне нравится. Не в контексте, не в диалоге, подпольно. Как в совке.

Ну так, а других вариантов и нет. Я вот думаю, а они вообще были, или так всегда все и было?

Нету и хорошо. Суггестии не было никогда. В 90-е бандюки, траляля и вот эта демократия ебаная, которая провела засилье вот этого вот говна. Помойка вылилась ушатом — вроде ты свободный, но ты обосранный весь. Пока ты мылся, гайки уже закрутили. Когда я жил, Брежнев там, ну блядь, вообще, болонья плащ — иди к стенке. И “Голос Америки” сквозь шумы там. Тоже перл. Мне подполье то нравилось. Я вот маленький потому что слушал концерт Джими Хендрикса, и ты представляешь себе, что это такое — концерт Джими Хендрикса по “Голосу Америки” за шумами? Это музыка вообще волшебнейшая, ты еще сам придумываешь. Подполье офигенное. И оно придает очень эту вот…

Концентрированность?

Да. Конечно. Это хорошо.

Я вот так смотрю, как жили там адепты, так скажем, алхимические в Европе тогда. Разницы-то нет, благо нас на костер сейчас только не отправляют.

Ну отправят на костер…Ничего страшного.

Ну, в принципе, да. Какая, в сущности, разница.

Никакой, да. Понимаешь, это постулат — социум работает на благо, на добро. Функция добра — это множиться. Пребывать в объеме. Функция, я это называю с большой буквы, Художников, направлена, ну как у Гейдара Джемаля, в противоположную сторону. Это контакты с непостижимым.

То есть, не количество, а качество?

Да нет. Помимобытие. Там ничего общего нет с этим. И это является, конечно, агрессивной, даже не агрессивной по поводу того, что я к тебе повернулся и сейчас зарежу, а агрессивной “мне дела до тебя никакого нет, я иной”. И вот это иное государство, конечно, как занозу из пальца исторгает. Это его функция, тут не надо винить Ленина, Гитлера, Путина или еще кого-то. Это его функция, они тут вообще ни при чем. Но в этом диалоге как раз и закаляется вот это вот…

Воля.

Воля, да. Собственно, что и требуется. Так что все чики-пуки, мне нравится. С другой стороны, невозможно слушать стенания “ой блядь, я талантливый, не могу реализовать вот этот клуб”. Во-первых, ты не талантливый, ты не можешь реализовать по той причине, что ты не реализуешь. Ты не знаешь, ты еще вообще ничего не делал, ты палец о палец не ударил. Вот эти стенания, знаешь, по разночинствам прослойка, сидят, курят, футбол смотрят, охуенно же вообще. Никто их не пиздит. И они недовольны, мы выйдем на Болотную. Это тебе нахрен, ты сдаешь квартиру, живешь на эту деньги, смотришь телевизор в теплой квартирке, ты рантье! И выходишь…а что тебе не нравится?

Свободы мало.

Я согласен, свободы мало. Но если вам дать свободу, то вы засрете всё. Своими внутренними никчемными переживаниями.

Как сделать бизнес, чтобы у нас с тобой триллион получился. Садимся, чай наливаем, смотрим телевизор. Много телевизоров по всем программам. Ложишься спать, считав эту всю инфу. Чем эти люди пробавляются. То есть, если говорить о том, что они ненавидят телевизор, может быть, в начале — да. А потом они его смотрят, потому что это движется, это интересно. Эта инфа — их родная. Мы получаем срез хотений, идеалов, прерогатив этого населения. Дальше уж совсем просто. А так, эти все страдания — идешь с айфоном, уже не ебнешься с тротуара, тротуар широкий. Все в кафешках сидят. Вот я тебя в кафе приглашаю, пока мы ждем кофе, я в своем айфоне, ты в своем. Принесли. Очень приятно, вечерок удался!

Вот я на самолете летел, там японцы…такая титаническая битва происходит в небе, на самолете, солнце заходит, гром и молния, земля под черным одеялом, тут небеса-ангелы, там срез этого, там ад настоящий. И девочка случайно смотрит в окно. И ему говорит, посмотри туда! А они сидят с этими своими. Щелк — сфоткали, всё. Он зафиксировал. И она тоже. Так что все в порядке.

Потому что если ты рассчитываешь на еще кого-то, на еще какую-то галлюцинацию, будь то государство, или что-то еще — или придется делиться с компаньоном, с государством понятно, чем делиться. Или придется идти на компромиссы, чтобы что-то такое средненькое, не мальчик, не девочка, появилось. А в подполье — ты ни на кого не рассчитываешь, ты сам на себя, сам себе мудак, и поэтому ты не делаешь ни для кого ничего, практически идеальные условия. Идеальные — для гения. Для творчества. Идеальные. Просто кто не любит творчество, ему социум это как заноза в жопе. Вы виноваты в том, что я — не я. Блядь, охуенно.

Министр культуры виноват, что мои картины не висят на выставках. Но они, во-первых, не висят, потому что они — говно, и потом, висят на выставках те картины, которые любит народ. И если ты хочешь, чтобы твою картину полюбил народ, рисуй так, как висит на выставках. А если ты рисуешь по-другому и хочешь, чтобы тебя полюбил народ? Он тебя не полюбит. Забудь про это. А если хочешь — изменись. Надень стринги. Сделай шаг ему навстречу. Он к тебе и потянется. Ты же не хочешь этого делать? Гордыня. Или забей вообще на эту историю. Когда люди разговаривают на эту тему, я не могу понять, чего они хотят вообще.

Они хотят и оставаться в такой позе, мол, пошли вы нахуй, и одновременно те, кого посылают, должны от них в восторг приходить. (манерным голосом) Я презираю эту толпу, она не понимает меня. Ой, они так хлопали после концерта, мне так понравилось, а сколько было в зале? Дохуя, человек 25! Прошлый раз было полтора пьяных! Так что все в порядке.

Насколько велика была роль травматических событий в формировании вашего характера? Насколько вообще сегодня травматические события, за отсутствием возможности легитимной инициации, могут оказывать формирующее в духовном плане влияние на молодых и не очень людей?

Травматическое событие — является гранью, особенно когда между жизнью и смертью, которая тебя очень хорошо трезвит, ты собираешь всю свою биографию, понимаешь — это что, это что, это что. Это место трезвости, будем так говорить. И я бы советовал всем пройти. В той или иной степени. Это очень хорошо. У меня вот были разные истории, я умирал, и должен был умереть, я свою смерть похоронил, например, еще какие-то вещи. Будем называть это даже не травматическим событием с точки зрения социальных доктрин общепринятых. Травматическое событие — как асоциальное точка-место. То есть, ты в какой-то момент находишься в асоциальном, предположим, точка-месте таком вот. Это травматическое событие. Это событие, которое разрушает твое халатное отношение к течению своего сознания, к своей мысли, разрушает автоматизм. Тут тебе надо принимать решения, автоматизм не годится. Очень полезно. Я бы всем советовал, это в любых текстах, святых или еще кого, считается как Дар Божий. Всем — такого дара. Иначе никак, от хорошей жизни ничего хорошего не получается.

Почему вы решили записать сплит с американцами Deathstench? Что вас в них привлекло? Какие из существующих коллабораций Phurpa вам нравятся больше всего, и с кем еще вы бы хотели посотрудничать в будущем?

Мне коллаборации вообще не нравятся, и этих ребят я не знаю. Просто мне на почту пришло письмо, Алексей, можем ли мы можем воспользоваться вашей записью для альбома? Да заберите и делайте что хотите, мне насрать абсолютно. Слушать я этих пластинок не имею, они мне присылают, я их с почты не забираю, они уходят обратно, меня это вообще не интересует. Может это им интересно, ну и слава Богу. Какая коллаборация…если бы у меня Phurpa была какая-то ущербная, тогда, может, какие-то музыканты смогли бы че-нибудь дополнить. Но постольку, поскольку я стремлюсь к герметичности, полной закрытости — щелей нет, ни для какого…Грубо говоря, мы поем низкими голосами, низкий дрон такой, и туда еще один дрон? Зачем масло масляное? Я не представляю никаких коллабораций, слава тебе Господи. А так, на совместной пластинке, пожалуйста, меня это мало волнует. И мало волнует, где я выступаю, кто меня пригласил, вот мы играли где-то в Стокгольме для трех человек. Мне очень понравилось. Перед этим зал был какой-то битком набит, не меньше впечатлило, чем бомбоубежище для трех. Экспириенс — вот, к чему мы стремимся. А он достигается не формальными вот этими количественно-качественными показателями.

Чего вам вообще на самом деле хочется?

Ничего. Жить. Чтобы петь. Чтобы издавать звук. Вот звук — это и есть моя жизнь. Когда  издаю звук, голос, я пребываю в определенном пространстве, и я подозреваю, что, может быть, отчасти это моя Родина. То есть, я пребываю в месте — своем. Там, где мое место. Оно не материальное. И скорее всего, перед тем, как мне сдохнуть, мне надо туда проложить определенную тропу, чтобы оказаться после смерти именно в этом месте. Я подозреваю, что я туда должен отправиться обратно, а не где-то потом шарахаться в перерождениях. Вот этого — мне хочется. Поэтому делаешь для этого всё, специальную еду ешь, физические упражнения, все — для звука. Все остальное — меня не е…Я подозреваю, что это какое-то изначалие. У Кастанеды это нагвалем называется. В какой форме ты будешь там существовать, неважно, еще у кого-то как-то это называется, неважно.

Что бы вы хотели пожелать тем людям, которые читают это интервью, то есть, месседж какой-то?

Я не могу ничего желать тому, кого я не вижу, и не вижу его структуры. “Ваще людям” пожелать? Абсолютно ничего. Пожелать им исполнения желаний их — это достаточно подло. Пожелать им чего-то, чего они не хотят делать — это бессмысленно. Так что — абсолютно ничего (смеется).

Август 2016 e.v.

текст/фото — [D]